В своей первой ипостаси, инженера связи, я попал в Байконур в самый разгар лета 1978-го года за неделю до старта космического корабля «Союз-30», 
с интернациональным экипажем. Снабжённый двумя английскими фотопередающими аппаратами «Hell», для передачи чёрно-белых и цветных снимков, я вылетел с Чкаловского аэродрома (того самого, откуда стартовал в свой последний полёт Юрий Гагарин десятью годами ранее). Поскольку я был отнесён к пассажирам спецрейса, то моё знакомство с аэропортом началось с отдельного зала, названного почему-то депутатским. Зал этот, обставленный шикарной импортной мебелью, с буфетом, ассортимент блюд которого делал его больше похожим на фешенебельный ресторан, на меня, привыкшего к рабочим и студенческим столовкам, произвёл неизгладимое впечатление; оказывается, существовала другая жизнь, отличная от повседневной простого советского люда…
Мотаясь с семьёй десять лет по частным квартирам, после окончания вечернего отделения Московского электротехнического института связи (МЭИС) я, не задумываясь, сменил в 1972-ом году московскую прописку на владимирскую, получив сразу же двухкомнатную квартиру в посёлке Кибирёво-2 (по названию соседней деревни; через два года его переименуют в Берёзку – в честь одноимённой речушки, притока Клязьмы, берущей начало прямо в посёлке). Население закрытого посёлка составляли инженерно-технические работники, окончившие учебные заведения Куйбышева и Одессы, а рабочих набирали из близлежащих населённых пунктов, в основном – из Петушков, которые и должны были работать на режимном приёмном радиоцентре ТАСС, в основном – в двух глубоких подземных сооружениях… *
Жильё отнесено было к категории служебного, и, более того, – на случай Третьей мировой войны московские работники «рупора советского правительства» подселялись в наши «апартаменты», для чего были заранее даже составлены списки таких «переселенцев-иждевенцев», с закреплением в конкретные квартиры. Вслед за возведением жилья началось строительство двух противоатомных убежищ, для чего перед этим сварганили четырёхэтажную казарму для размещения двух батальонов военных строителей. А для противовеса возможным козням иностранных разведок по десятикилометровому периметру вокруг посёлка и радиоцентра через каждые десять метров понавтыкали железобетонных столбов, с двойной сеткой на них, – из колючей проволоки и панцирной сетки. Позже и этого показалось мало, и начнётся монтаж на этом заграждении дорогостоящего сигнального оборудования. Но поскольку обитающие во множестве в лесах кабаны, лоси и олени не признавали территориальных притязаний московских высоких чиновников, то ближе к окончанию «великого проекта» от затеи этой вынуждены были отказаться, успев вбухать в проект миллионы народных рубликов (та же печальная участь постигнет и бомбоубежища, одно из которых, почти построенное, а другое – на стадии вырытого котлована, так и останутся памятниками холодной войне)…
Опасаясь возможной текучести кадров, начальство тассовское специально инженеров набрало из вышеупомянутых вузов, наивно предположив, что из-за удалённости родных мест контингент этот будет крепче привязан к новому месту жительства; как же оно жестоко ошиблось в своём предположени: из-за политики назначения на командные посты специалистов по национальному признаку (начальником радиоцентра был назначен «кадр» из Москвы, сионист по убеждениям, имеющий «волосатую» поддержку в лице родственника, крупного чиновника Министерства иностранных дел), подавляющее большинство их сбежит в родные края. Я в этих «мудрых» раскладках чиновников оказался единственным, кто приехал сюда из Подмосковья, – позарез нужны были специалисты с практическим опытом работы, да и пунктик в анкете сыграл, видимо, не последнюю роль – старший брат мой, военный историк, преподавал в это время в Военно-политической академии имени В. И. Ленина, будучи доцентом кафедры…
* Обнародуй автор эти «секретные сведения» до Ельцина, сидеть бы ему за «разглашение государственной тайны» в пресловутой «Матросской тишине», но после того, как при «великом преобразователе» России в радиоцентре побывали янки, смонтировавшие поставленные ими же телескопические антенны космической связи, параграф этот утратил свою силу.
Поездки типа байконурских именовались не иначе, как «командировки в места важных событий», понимая под ними такие, как летняя московская олимпиада, освещение отдыха Генсека в крымском Ливадийском дворце, монтаж и наладка оборудования в республиканских отделениях ТАСС и т. п.
При поступлении на работу в агентство я был принят сразу же на должность старшего инженера, а через год уже назначен начальником лаборатории радиоприёмных устройств. Вскоре и служебные командироки не заставили себя ждать, и одна из первых состоялась в связи с необходимостью передачи фотоснимков из Ленинска и непосредственно с гагаринского старта, для чего меня и включили в состав бригады с фотокорреспондентом ТАСС и проявщиком плёнки (он же печатал и снимки)…
Город Ленинск обязан своим возникновением в почти безлюдной казахской степи соображению о малонаселённости данной местности, так как первые запуски ракет давали приличные отклонения от предусмотренных траекторий, да и взрывы носителей были не редкостью. К тому времени сюда подходила одноколейная неэлектрифицированная железнодорожная ветка с маленькой станцией Тюратам. Сам же космодром Байконур, с его техническими сооружениями и площадками для стартов ракет, отстоит от города километров за 60, куда ежедневно из города курсирует мотопоезд с несколькими комфортабельными купейными вагонами производства ГДР. Мне же приходилось добираться до старта на служебном автобусе, для чего я снабжался спецпропусками для проезда через многозонные контрольно-пропускные пункты…
Спецавиарейс только начался, когда из аэропорта Ленинска экипажем ТУ-154 был получен запрет на посадку из-за неблагоприятных метеоусловий. Пришлось самолёт сажать в Ташкенте, где его пассажиры (в основном – корреспонденты ТАСС и центральных газет) сразу же укатили в город, а я был предоставлен самому себе, поскольку никто из них поехать с ними почему-то не предложил. Выяснив у одного из членов экипажа, что время вылета будет объявлено диспетчером по громкой связи, направился в здание аэровокзала, зал ожидания которого приятно удивил современной архитектурой, обязанной известному ташкентскому землетрясению, когда на руинах узбекской столицы вырос не только этот красавец, но и метро впервые появилось в том числе, – стараниями и ресурсами, в основном, Российской Федерации…
Большое круглое помещение зала, пол которого был выстлан декоративной плиткой с орнаментом в восточном духе, было весьма просторным: центр занимал киоск «Союзпечати», а вдоль всего периметра круглой стены располагались многочисленные удобные кресла, как одно занятые пассажирами-узбеками и ихней дорожной кладью – чемоданами, узлами и верхней одеждой. Купив в газетном киоске оставшуюся от утренней продажи 8-мистраничную «Правду», углубился в чтение, прислонившись к боковой стенке сооружения, несущего информацию в массы. За окнами уже стемнело, когда девушка-киоскер убрала с обширного прилавка в застеклённые шкафчики, под замки, нереализованнй за день товар и отправилась домой. Я внимательно оглядел ещё раз ряды кресел, в надежде отдохнуть от долгого стояния, но часть жителей города, названного в годы войны известным писателем «хлебным», уже сладко спала, а те, которых сон ещё не сморил, встречаясь со мной взлядами, отводили почему-то глаза в сторону…
Вспомнив, ни к селу ни к городу, Бухару и Ходжу Насреддина, плюнул на странное проявление восточного гостеприимства, расстелил на прилавке киоска в два слоя самую правдивую в Союзе газету, снял сандалии, поставив их у тумбы, взобрался на прилавок, подложил кулак под голову и почти мгновенно заснул, притомлённый стоянием в «прихожке» узбекской столицы. Проснулся оттого, что кто-то тряс меня за плечо, – передо мной стояла симпатичная молодая девушка славянской наружности, в форме сержанта милиции: «Молодой человек, просыпайтесь, скоро должен открыться киоск…». Блюстительницу порядка моя поза нисколько не удивила, как я понял по её дружелюбному тону, – видимо, ей с подобным сталкиваться приходилось не впервой…
А всего через полчаса после побудки я услышал долгожданную весть, разнёсшуюся по залу из динамиков:
«Пассажиры, следующие в порт «Крайний», пройдите к своему самолёту». Таким «зашифрованным» словом, «Крайний», обозначался конечный пункт назначения моей командировки.
В аэропорту Ленинска «Крайнем» меня встречала белая «Волга» с будущим моим напарником по работе. Загрузили дорогущую импортную фототелеграфную аппаратуру, и покатили в город, где меня ждал одноместный номер на втором этаже гостиницы, с рестораном внизу, куда придётся ходить в ужин, так как к этому времени ближайшее кафе «Луна» уже закрывалось (там я буду завтракать и обедать). Погода стояла жаркая, первая же ночь преподнесла неприятный сюрприз: духота в номере, при настежь открытом окне, стояла такая, что заснуть я смог только после того, как, смочив холодной водой из-под крана простынь и отжав её, накинул на абсолютно голое тело, повторив за ночь эту операцию четырежды, поскольку при температуре в комнате за 30 градусов ткань довольно быстро высыхала. Кондиционера же в номере не полагалсь ввиду моего не шибко высокого статуса…
Предстоящий старт «Союза-30» с экипажем из командира корабля Петра Климука, дважды уже побывавшего в космосе, и новичка – поляка Мирослава Гермашевского, должен был состояться через пять дней, а посему подвернувшуюся паузу я использовал для знакомства с городом. Моим гидом стал капитан, должный сопровождать меня при моей поездке к месту старта. Пятиэтажные дома довольно современного города, чистота, обилие зелени вдоль тротуаров, протекающая прямо напротив гостиницы Сыр-Дарья производили приятное впечатление. Зашёл, из любопытства, в несколько магазинов, продовольственных и промтоварных, – снабжение было организовано на приличном уровне. Не удивился обилию, после первой своей ночёвки, кондициционеров – чуть ни в каждом окне, и, кроме того, все стёкла в рамах были оклеены изнутри серебристой фольгой – как пояснил капитан, особенной, отражающей солнечные лучи, но обладающей прозрачностью при взгляде из комнат…
Побродив по тротуарам часа два, принял приглашение моего гида зайти к нему на «чашку чая». Офицер, ввиду своей молодости, ещё не обзавёлся семьёй, и потому хлопотал на кухне сам: вскоре накрыт им был стол, и – не только с традиционным чаем. Разговорились, и я полюбопытствовал относительно немалого количества молодых девушек-красавиц в городе, явно с наличием в жилах двух кровей – местной, казахской, и славянской. Капитан ввёл меня в курс местной демографии: работающие в различных КБ, на объектах офицеры, в званиях, как правило, не ниже майора, получали четверные-пятерные оклады, которыми их и удерживали на долгое время в этих климатически тяжёлых условиях…
БОльшая часть старших офицеров имела до Байконура семьи, которые не спешили в такую Тмутаракань переезжать: жён вполне устраивали переводы в сумме двойных окладов мужей, тем паче что раз в году по отпуску, а то и с командировочной оказией, благоверные наезжали в какой-нибудь Ленинград или же Москву. А поскольку главный инстинкт природой до сих пор не отменён, мужички обзаводились по месту службы нелегально молодками из местного коренного пополнения, приумножая тем самым народонаселение СССР. На вопрос об отношении к этому официальных жён, гостеприимный хозяин пояснил, что те, разумеется, в курсе любвеобильности супругов, ну да и самые длительные командировки когда-нибудь кончаются, и к тому же многие из супружниц не считали себя связанными брачными узами настолько, чтобы и самим «слегка не шалить» по месту проживания…
Зашёл разговор и о природе: я подивился, что при такой ужасной жаре тротуары города обсажены плотными рядами молодых пирамидальных тополей. Оказалось, что эта красота и тени обязаны тому, что каждое дерево меняется в пять лет на молодой саженец, так как корни «старого», добравшись за это время до солончаков, начинают отмирать. Ещё не успев искупаться в Сыр-Дарье, поинтересовался глубинами реки, на что собеседник рассмеялся: «Вот завтра сам и промеришь – выше пояса себе что-либо замочить сложно, разве что в середине русла…». По его же словам, когда город только что закладывался, Сыр-Дарья изобиловала самой разнообразной рыбой, а судак в магазинах был обычной продукцией, но всё резко изменилось, когда местное население, проживающее вдоль её русла, стало применять мощные насосы для орошения сельхозугодий. Полноводная река, питающая Арал, стала катастрофически мелеть, и теперь вся рыбная продукция в магазинах – привозная. Остаётся добавить, что на обратном пути в Москву с высоты 10-ти тысяч метров, пролетая над Аральским морем, увидел немало рыболовецких судов, чьи остовы покоились на песках, в сотнях метров от берега, а ленточка реки обрывалась задолго до Арала…
В день старта международного экипажа с гагаринской площадки я был уже на месте, приготовил аппаратуру к передаче снимков, проверил наличие связи с Москвой и Варшавой. Одноэтажное неказистое здание, откуда мне предстояло работать, находилось метрах в 50-ти от командного пункта, представляющего собой полуоткрытую площадку с аппаратурой, сверху защищённую от прямых лучей солнца навесом. Рукодителем полета назначен был Алексей Леонов, которого я сразу узнал среди остальных в группе военных. Поодаль возвышался высокий насыпной холм, защищающий командный пункт, упомянутое техническое здание на случай нештатных ситуаций в момент старта ракеты; за этой искуственной насыпью укрылся автобус телевизионщиков, выставивших штангу с телеглазом выше её вершины…
Леонов начал обратный пятиминутный отсчёт, и под «ноль» вырвался столб пламени из-под ракеты на стартовом столе, носитель с укреплённой в головной части кораблём плавно оторвался от матушки-земли и, ускоряясь, рванул в небеса: заработала небольшая телескопичесая антенна в десяти метрах от меня, отслеживая корабль, отделилась первая ступень, вторая, третья, а небо над стартом затянуло сразу же песчаным облаком, образованным мощными газовыми струями ракеты. Прошла уже команда об успешном выводе корабля на орбиту, когда за мной, задравшим глаза к небу, почему-то с большим любопытством стала наблюдать вся группа под навесом командного пункта; причину этого внимания к себе я понял через десяток секунд, когда с небес, из того самого облачка, на меня полился поток песка, после чего вслед убегающему в здание послышался громкий смех…
Вскоре приехал космический папарацци, привёз уже отпечатанные снимки, которые я стал передавать по месту назначения. Закончив работу часа через два, собрался в обратную дорогу в Ленинск, но, выйдя из здания, машины своего напарника не обнаружил: тот, забыв о моём существовании, укатил в город один. Выручили телевизионщики, задержавшиеся со свёртыванием аппаратуры, – взяли меня с собой. Над степью уже стояла ночь, когда в свете фар автобуса на дороге заметался местный заяц, с удивительно длинными ушами и более коротким телом, чем у нашего русака; не успел казахский косой вырваться из потока света и скрыться в темноте, как дорогу в метрах ста перед нами стал перебегать местный же ёжик, шофёр притормозил, и мы уже вблизи рассмотрели другого представителя здешней фауны, не похожего на своего лесного европейского собрата наличием длинных ушек…
В Ленинск мы приехали около полуночи, ресторан уже был закрыт, и я улёгся спать на пустой желудок, решив впредь запасаться продуктами в магазине. Но зато утром, после посещения кафе, где отреваншировался за несостоявшийся ужин, я был вознаграждён в пресс-центре марками и конвертами
со спецгашением так называемого первого дня: для этой цели из московского Главпочтамта присылался самолётом специальный штемпель с датой свершившегося космического события, присутствующие гасили купленные тут же марки, блоки и конверты с космической тематикой, после чего, в вечер того же дня, «гаситель» возвращался в Москву очередным авиарейсом, где его уничтожали, чтобы сохранить уникальность гашений. Можно было отправить в этот день и письмо на свой домашний адрес, которое было проштамповано тем же штемпелем со спец-отметкой «Пресс-центр космодрома Байконур», чем я тоже неоднократно пользовался…
Пристыковка «Союза-30» к орбитальной станции «Салют-6», где уже находились В. Ковалёнок и А. Иванченков, прошла успешно, и нам предстояло ждать возвращения с космической орбиты Петра Климука и поляка Мирослава Гермашевского почти 8 суток. Встал вопрос о времяпрепровождении, по возможности, – приятном, и случай тому способствовал: двое офицеров, хороших знакомых фотокорреспондента, вызвались организовать рыбалку в Сыр-Дарье бредешком и посещение искусственного озерка между городом и стартом, сделанного специально для отдыха космонавтов. А поскольку оба места предстоящего посещения были расположены в закрытой зоне, то для проезда туда нужны были спецпропуска, которые на всю четвёрку Альберт (так звали того забывчивого, что оставил меня совсем недавно на старте) добыл в обмен на фотографии последнего космического запуска. Должен заметить, что снимки 13х18 пользовались у военных жутким спросом: с ними они при всяком удобном случае ловили уже побывавших в космосе и вымаливали у них автографы (делалось это, в основном, ради своих чад). При другом уже посещении Байконура я стал свидетелем эпизода, как уставший от надоедливых любителей подписей космонавт №2 в сердцах послал нескольких просителей, его подловивших, значительно дальше той орбиты, по которой он когда-то летал на «Востоке-2»…
Рыбалка с бреднем обернулась для нас ЧП местного масштаба: мы, наловив для ухи достаточное количество некрупной рыбы, уже собирались проехать на озерко, но тут, невдалеке от нас, ватага мальчиков-казашат дошкольного возраста, из шатра с противоположного берега Сыр-Дарьи, перешедшая реку вброд, раздевшись догола, решила искупаться, но прибрежная быстрая струя подхватила одного из них и понесла в нашу сторону. Вытащили мы мальца, успев схватить его за вихры, уже изрядно нахлебавшегося мутной речной воды, привели в чувство, а потом и сопроводили на обратный берег до родительской юрты. На моё замечание по поводу возможного несчастья с ребёнком, один из офицеров не то в шутку, не то всерьёз сказал, что его исчезновения родители просто бы не заметили при энном-то количестве своих детей…
На искусственное озеро, небольшого размера, с искусственным же намытым островком посредине, но достаточно глубокое и с чистой водой, мы прибыли к полудню, в самую жару, искупались у деревянного мостика с лодками у его причалов, сели в одну из них и поплыли к заросшему камышом острову, из-под вёсел то и дело выпрыгивали небольшие щучки – настолько их здесь было много. Кто-то из офицеров вспомнил, как совсем недавно один из космонавтов, освобождая щуку от блесны, по неосторожности получил травму пальца руки от щучьих зубов. От ядовитой рыбьей слизи палец начал гноиться, и перед комиссией встал вопрос о замене космонавта в предстоящем вскоре старте дублёром, но медицина вмешалась, и рыбак всё же полетел в космос. Высадившись на островок, прошли в его середину, где была обустроена беседка со столиком и лавочками, а рядом с ней стоял готовый к работе мангал, заправленный древесным углём, – приятное место на грешной земле, откуда очередной экипаж черпал необходимые силы перед полётами в космос, где иногда несколько месяцев приходилось питаться блюдами из тюбиков, содержимое которых никак не могло заменить ароматный шашлычок, употреблённый под холодное пивко. Жена моего двоюродного брата, по матери, работала в одном из московских НИИ, занимавшимся как раз разработкой космического питания, и как-то, будучи у них в гостях, я откушал из тюбика пасту под названием «Цыплёнок табака», и на вопрос брата о вкусовых ощущениях от космического продукта ответствовал, что я бы предпочёл иметь дело с «подлинником»…
Через восемь суток пребывания на орбите в составе орбитальной станции «Салют-6» спускаемый аппарат корабля «Союз-30» с П. Климуком и М. Гермашевским совершил успешное приземление близ Джезказгана, где уже находился Альберт, который и прилетел с места посадки в Ленинск, и я уже из пресс-центра перекачал необходимое число фотографий в Москву и в Варшаву, причём связь со своей столицей по выделенным мне линиям постоянно поддерживали польские корреспонденты, на своём языке передающие сопроводительные к снимкам тексты. Несколько фотографий они забраковали, и я с удовольствием их «присвоил», чтобы на другой день отметить их оттиском «Пресс-центр Байконура», – сувенир за переносимую мужественно духоту в номере гостиницы, лишённого «кондишена»…
Космонавтов, как и положено, отправили отдельным самолётом в Москву на реабилитацию и приятную затем процедуру награждения в Кремле, а меня, девушку-проявщицу при Альберте вместе с группой польских корреспондентов в тот же день – туда же на самолёте ИЛ-18. Я сидел у одного из иллюминаторов, и начал уже подрёмывать под монотонный шум двигателей, как кто-то тронул меня за плечо: пани Ирена, старшая в группе польских корреспондентов, приглашала меня в спецсалон, в головной части машины, – разделить торжество по случаю успешного завершения космического полёта. В салоне вокруг круглого стола, привинченного к полу, на двух мягких диванах, тоже мощными шурупами «притороченных», разместилось восемь человек, которым предстояло уничтожить в воздухе две бутылки коньяка, столько же – столичной водки, под шикарную закуску из копчёных колбас, буженины, большого ящика персиков и огромного румяного каравая хлеба, величиной с банный тазик, – подарок хлебосольных хозяев в районе приземления спускаемого аппарата…
Застолье было в полном разгаре, когда кому-то из польских гостей пришла в голову идея попросить командира корабля свернуть на Астрахань, пролететь над великой русской рекой до Волгограда хотя бы, а уж затем двинуть на Москву. Пани Ирена пошла на переговоры к экипажу, командир запросил Москву, и к всеобщему ликованию та дала добро на изменение маршрута полёта. К Астрахани четыре поллитровки были уже пустыми, а закуски ещё оставалось порядочно, и стюард-прапорщик, сжалившись над братьями-славянами, принёс из буфетного загашника литр спирта…
При подлёте к Волгограду вокальный октет, из двух русских и шестерых поляков состоящий, весьма слаженно горланил песню о Стеньке Разине, бросающем невинную персиянку, красавицу-княжну, в бурные волжские воды…
Уже в Москве пани Ирена вручила мне пригласительный билет на банкет в польское посольство, я его вежливо принял, хотя и знал, что воспользоваться им не смогу, – сразу же, на присланной из Фотохроники-ТАСС «Волге» я должен был доставить туда аппаратуру, а затем этим же транспортом вернуться в радиоцентр, место моей постоянной работы…
P.S.
В этой воздушной пирушке здорово пошатнулась моя уверенность в приоритете русских над другими народами по части выпивки.
Оставить комментарий