Легендарный спортсмен вольно чувствовал себя и в море, и в небе
— Кажется, я всегда тосковал по ощущениям, составляющим теперь мою принадлежность — принадлежность счастливца, проникшего в воздух, — писал Сергей Уточкин в журнале «Аэро и автомобильная жизнь» за 1910 год.
Сергей Исаевич мог делиться ощущениями от фехтования, тенниса, конькобежного спорта, гребли, плавания, бокса, борьбы, джиу-джитсу, велоспорта, мото- и автогонок, футбола, яхт. Но только в небе он чувствовал себя как рыба в воде. Или как птица в полете.
Уточкин — у него и фамилия воздухоплавательная.
«Необыкновенно интересный тип…»
Сегодня недалеко от Ходынки, где он летал, — Центральный дом авиации и космонавтики.
— Боюсь, про Уточкина у нас совсем мало информации. Но мы сейчас посмотрим, — говорит главный музейный хранитель Валерий Яценко. И его голос эхом отдается в залах с лепниной, слышавших шум мотора легендарного «Фармана».
Листаю номера «Аэро и автомобильной жизни» за 1910 год, добытые из дальних запасников руководителем библиотеки Еленой Мельниковой: «Москвичам удалось наблюдать смелые, эффектные и блестящие полеты авиатора Уточкина», — сообщает журнал и горделиво констатирует: теперь-то «Москва с чувством некоторого удовлетворения и без особой зависти может относиться к Петербургу, который почти одновременно и довольно успешно сумел организовать свою авиационную неделю».
Вечное противостояние Москвы и Питера!
С 1 по 7 мая Уточкин совершил около 25 полетов на биплане, который «красивым видом, простотой устройства и легкостью всего сооружения невольно располагает к себе», а «удобство подъема и сами полеты, эффектные и такие уверенные, положительно приводят в восторг».
Есть в журнальных статьях и портрет героя дня: «Сам Сергей Исаевич Уточкин сравнительно молодой человек и представляет из себя необыкновенно интересный тип спортсмена на все руки».
«Рискуй, и хоть шею сломай!»
Удержать биплан «Фарман» с заведенным двигателем на кочковатом поле — нужно «человек 7-10 солдат, которые по знаку Уточкина отбегают». А затем происходит чудо, сочно описанное современником:
«Аэроплан вздрагивает, быстро катится на колесах по траве и сажен через 10-ть плавно отрывается от земли, забираясь все выше и выше. Он пролетает вдоль трибун, летит кругом всего ипподрома скакового поля, проделывает восьмерки, красивые повороты… Сам Уточкин ясно виден всем, слившийся с аэропланом в своей напряженной опасной работе, проносясь с громадной быстротой вперед. 4 мая Уточкин продержался в воздухе 12 минут, пролетев 17 верст…
Опускается аэроплан по-птичьи: слегка коснувшись земли и вновь чуть взлетев и затем уж, скользнув колесиками по земле, совершенно останавливается».
Читаешь пожелтевший журнал — и будто сам со сбивающимся от восторга дыханием поднялся с Уточкиным в московское небо. Вот Петровский парк еще без стадиона «Динамо», вот прямая нитка Петербургского шоссе, а там, вдалеке, не башни ли Кремля?.. Пассажиров Уточкин тоже брал в полет. Но они казались на аэроплане «неуклюжими, каким-то посторонним телом». Журналист Шебуев все время «не знал, куда деть свои ноги», прославленному бытописателю столицы Владимиру Гиляровскому, разумеется, тоже дерзнувшему взлететь, машина Уточкина показалась не изящной птицей, а «торговым балаганом с навесами из парусины, какие стоят по воскресеньям на Сухаревке». Впрочем, дядя Гиляй задушевно приятельствовал с Уточкиным, как и едва ли не пол-Москвы…
Хватало, впрочем, и недоброжелателей.
«3 мая, — сообщает журнал, — после исполнения первого номера программы, последовал довольно долгий антракт. Потребовалась какая-то небывалая починка аэроплана. И вот на трибунах господа в цилиндрах начинают стучать палками о пол и негодовать. А когда Уточкин проходил мимо трибуны, по его адресу раздался свист…
— Я, знаете, заплатил рупь шесть гривен, — злобно рассуждает какой-то инженер, — и ждать не обязан. Согласился лететь, так лети, рискуй, и хоть шею сломай, мне дела нет!
Стук и шум заглушаются аплодисментами молодежи и галерки. Здесь другие разговоры полные восторга и победной радости… Пожилой человек «в спинжаке» с сияющим лицом громко делится своими впечатлениями:
— Да, вот и русские люди научились летать, не лыком шиты, и Уточкин — смелый, молодчина, дай Бог ему здоровья!»
В первые дни организаторы полетов запрещали Уточкину подниматься… выше забора Московского ипподрома. Чтобы зрелище досталось только заплатившим за билет на трибуну, а не толпам народа окрест.
Но Уточкин низко не летает.
«Показал открытое и доброе сердце»
Вместе с сотрудниками Дома авиации и космонавтики прокладываем маршрут перелета из Петербурга в Москву в 1911 году. Участвовали 12 авиаторов. Одессит Уточкин стартовал, по воспоминаниям, эффектнее всех: «Еду чай пить в Москву. Прощайте!»
Но до Москвы не долетел, моноплан забарахлил на подлете к Новгороду, потребовалась аварийная посадка и ремонт. На следующий день поднялся в небо — и потерпел крушение в районе Крестцов. Израненный, помог запустить пропеллер на аэроплане Александра Васильева, которому отдал и оставшееся топливо…
Васильев в итоге оказался единственным, кто долетел до финиша. Александр Куприн опишет потом этот трогательный эпизод: «Уточкин с великолепной стороны показал свое открытое, правдивое и доброе сердце».
А подвело его вовсе не сердце. Когда после новгородской катастрофы и долгого лечения Уточкина доставили в родную Одессу…
«Это был уже не тот Уточкин, — писали в 1913 году «Одесские новости» (цитирую по живому журналу Desants). — Это был тихий, хмурый и как бы прибитый обыватель, с бесконечной подозрительностью он смотрел на окружающих».
Есть версия, будто в больнице Уточкину давали обезболивающие, и он пристрастился к наркотикам. Есть другая версия: впервые его угостили гашишем на полетах в Египте, а вскоре он пристрастился и к кокаину. Возможно, сказались на психике страшные воспоминания детства. Хозяйка дома, в котором воспитывался Сережа (родители рано умерли), узнав, что ее муж повесился, обезумела и зарезала всех своих детей. Сереже удалось спастись, но с тех пор он всю жизнь заикался…
Он пытался вылечиться. Снова и снова ложился в психиатрические лечебницы то Одессы, то Петербурга. Но болезнь прогрессировала, стала развиваться мания преследования. Он стремился все время куда-то бежать, бежать…
Боль Одессы
В Одессе не могли поверить в происходящее, ведь даже присказка была, что Одесса без Уточкина — не Одесса. Город у моря боготворил своего героя. Ведь это здесь Уточкин переворачивался на яхте и едва не расшибся на биплане; мог съехать по Потемкинской лестнице на велосипеде/машине/роликах; подраться с босяками забавы ради и получить нож в спину; не дать растерзать толпе старика-еврея во время погромов…
Жизнь пронеслась как полет.
Главный хранитель музея Дома авиации и космонавтики Валерий Яценко раскрывает бережно запакованный в пластик список пилотов-авиаторов России к весне 1916 года. Тут уже сотни фамилий. Напротив Уточкина — номер летного диплома (N 5).
И маленький крестик.
В очередной раз выйдя из лечебницы, Сергей Исаевич добился зачисления в автомобильно-авиационную дружину, где ему присвоили звание прапорщика. Но на фронт Первой мировой его не взяли. А зимой 1915 года Уточкина с воспалением легких снова доставили в больницу, где он и умер в возрасте 39 лет, как писала «Петроградская газета», «забытый всеми, от кровоизлияния»…
— Мой первый полет длился 12 минут, — говорил Уточкин. — Это время ничтожно, когда оно протекает в скучной, серой, мертвящей обстановке жизни на земле, но когда летишь, доминирует одно властное желание — бесконечно длить этот момент и никогда больше не касаться земли. Всех зову с собою в мое новое, прекрасное царство…
ВЗГЛЯД ПОЭТА
Куда, петербургские жители,
Толпою веселой бежите вы?
Какое вас гонит событие
В предместье за чахлый лесок?
Там зонтики белою пеною
Мальчишки и люди степенные,
Звенят палашами военные,
Оркестр играет вальсок.
Ах летчик отчаянный Уточкин,
Шоферские вам не идут очки.
Ну что за нелепые шуточки —
Скользить по воздушной струе?
И так ли уж вам обязательно,
Чтоб вставшие к празднику затемно
Глазели на вас обыватели,
Роняя свои канотье?
Коляскам тесно у обочины,
Взволнованы и озабочены,
Толпятся купцы и рабочие,
И каждый без памяти рад
Увидеть, как в небе над городом,
В пространстве, наполненном холодом,
Под звуки нестройного хора дам
Нелепый парит аппарат.
Он так неуклюж и беспомощен!
Как парусник ветром влеком еще,
Опору в пространстве винтом ища,
Несется он над головой.
Такая забава не кстати ли?
За отпрысков радуйтесь, матери,
Поскольку весьма занимателен
Сей праздничный трюк цирковой.
Куда, петербургские жители,
Толпою веселой бежите вы?
Не стелят свой след истребители
У века на самой заре,
Свод неба пустынен и свеж еще,
Достигнут лишь первый рубеж еще…
Не завтра ли бомбоубежище
Отроют у вас во дворе?
Алесандр Городницкий
ВЗГЛЯД ПИСАТЕЛЯ
Порою играл безудержно в карты, всегда бывал влюблен без ума и памяти, испытывал на себе действие разных наркотиков — и все это ради живой, ненасытимой жажды сильных впечатлений. И во все свои увлечения он умел вносить тот неуловимый отпечаток оригинальности, изящества, простодушного лукавства и остроумия, который делал его столь обаятельным. Он, как никто, умел поэтизировать спорт и облагораживать даже ремесло.
Александр Куприн
ВЗГЛЯД КОСМОНАВТА
Я жадно ловил имена первых русских летчиков, таких, как Уточкин, Ефимов, Попов, Нестеров, слава которых далеко выходила за пределы тогдашней России. И впитывал, как губка, были, напоминающие легенды, и легенды, похожие на были, связанные с их талантом, мужеством, профессиональным мастерством.
Георгий Береговой
P.S. В конце 2015 года официальный сайт горсовета Одессы сообщил, что 1-й Колхозный переулок станет называться переулком Уточкина.
В Москве об Уточкине, который первым из русских управлял аэропланом над городом и пожертвовал две тысячи рублей на школу авиаторов, не напоминает даже мемориальная доска…
Оставить комментарий