Антисемитом можешь ты не быть, но антисионистом быть обязан.
Парафраз Николая Алексеевича Некрасова
Между поездкой в Байконур в качестве инженера связи и следующей, уже в новой для себя ипостаси, инженера-наладчика автоматических систем, прошло четыре года, и перерыв этот был обусловлен причинами, на которых я должен остановиться…
В 1983-ем году отношения между СССР и Израилем достигли такой точки охлаждения, что решением нашего правительства был создан «Антисионистский комитет советской общественности», который возглавил дважды Герой Советского Союза генерал-полковник Драгунский Давид Абрамович, а членами новоиспечённого органа стали многие деятели науки и культуры еврейской национальности (среди них, в том числе, была и всеобщая любимица кинозрителей и театралов Быстрицкая Элина Авраамовна)…
Сообщение о создании комитета было напечатано во всех центральных газетах, и я, проводя с утра политинформацию в одной из служб радиоцентра ТАСС, об этом факте упомянул в числе прочих. Но в конце рабочего дня был вызван «на ковёр» к начальнику, который мне устроил, с глазу на глаз, разумеется, такой разнос, от которого я чуть не потерял дара речи. Не зная, что шеф был приверженцем глубоких сионистских убеждений, я попал в такую к нему немилость, которая и в сне страшном не могла бы присниться. Последними его «напутственными» словами мне, покидающему его кабинет, были: «Ты у меня будешь иметь бледный вид!»…
У читателя возникнет невольно вопрос: а как же сыну Сиона стало известно об упомянутой политинформации? Всё объяснялось очень просто: в каждой службе у него были негласно назначенные стукачи, которые за благосклонное отношение к себе по части премий, добросовестно отрабатывали «иудский хлеб». Незадолго до этого произошёл непредусмотренный сбой в этой, хорошо вроде бы отлаженной, системе оповещения: парторг радиоцентра, за усердие в доносительстве назначенный начальником одной из служб, сидел в курилке с несколькими своими подчинёнными и травил про босса всякие компрометирущие того байки, вызывая оживлённую дискуссию по поводу услышанного.
Но тут весельчака вызвал к телефону один из его работников, в курилке установилась тишина, и в ней отчётливо послышался какой-то скрип из-под лавочки. Заглянули вниз: звук издавало нечто, из позабытого неосторожно портфеля начальника службы; один товарищ полюбопытствовал, открыл саквояжик – там работал в режиме записи …диктофон…
Санкции финансового характера посыпались на меня незамедлительно: без вывешивания приказов на всеобщую доску объявлений, стали лишать квартальных премий, основной добавки к окладу, вызывая отдельно для росписи в отдел кадров в приказах по радиоцентру без указаний мотивировок о лишении таковых. Дело усугубилось тем, что я на время призыва на военную переподготовку того самого парторга исполнял его обязанности, ко мне стали одна за одной приходить женщины с жалобой на сексуальные домогательства со стороны блюстителя сионских нравов. Записался на приём к первому секретарю Петушинского райкома КПСС (членом которого, кстати, был и наш герой), объяснил ситуацию, тот метал громы и молнии (как потом оказалось, показушные), назначил партсобрание, где от райкома присутствовал ещё один член, не проронивший на том собрании ни слова. В отведённные по установленному собранием регламенту в 10 минут на выступление я собирался сказать всё, что думал на сей счёт. Меня нагло прервали из президиума после трёх минут (часы и текст перед собой я положил предусмотрительно на трибуну), заявив, что время моё истекло…
Кончился поход за «правду-матку» тем, что меня дружно исключили из рядов КПСС (при пятерых воздержавшихся, которых потом будут вызывать «для объяснений» к начальству, при единственном голосе «против», еврея, кстати, – этого потом вынудят уволиться «по собственному желанию») с формулировкой «за противопоставление себя коллективу и непонимание политики партии»…
Все апелляции в вышестоящие органы (последовательные, вплоть до Горбачёва) оказались пшиком, да оно и понятно стало вскоре почему,– страна уже катилась к развалу…
Перед высоким тассовским начальством встал вопрос об избавлении своих светлых рядов от крамольника, и решение нашлось «до гениального простое»: поскольку по служебным характеристикам я на изгнание никак не тянул, то решили возглавляемую мною 10 лет лабораторию ликвидировать, а должность начальника сократить. Все мои попытки устроиться на работу в пределах Владимирской области заканчивались полным провалом: тут же следовал звонок о моей «неблагонадёжности», и мне в приёме тут же отказывали. Я уже был оформлен в соседнюю с нами войсковую часть монтёром связи (при двух дипломах), но в первый же день выхода на новое место работы мне главный инженер, майор, смущенно объяснил, что–де мой гонитель выходил на связь с начальником политотдела полковником Дуляновским (по странному совпадению, тоже еврея), и тот приказал меня «не пущать» на объект.
Двумя годами позже я чисто случайно выяснил, что наш сионист был близким родственником крупного сотрудника МИДа, возглавлявшего на то время делегацию страны по разоружению в Женеве. Против такой «волосатой руки» мне выстоять в неравной борьбе никак не светило…
Кстати, «рупор советского правительства» всегда был синекурой для «блатных»: здесь, в частности, охотно протирал штаны, при должности высокоплачиваемой, но не требующей никакого умственного напряга, братец Андрея Андреевича Громыко. Пытались выступить против такого положения вещей и до меня, но таких «выскочек» быстро забивали по «самую шляпку», чтобы не высовывались: протест Баранова, заместителя генерального директора ТАСС, кончился для него тем, что он лёг на рельсы, а всем сотрудникам агентства его поступок объяснили «семейными обстоятельствами»…
Поступил я рабочим на завод в Орехово-Зуево, в сопредельной Московской области, куда приходилось уже добираться на электричках. Завод славился огромной текучкой кадров, и меня охотно приняли в штат. После двух лет работы мне неожиданно замсекретаря парткома (есть догадка, что здесь не обошлось без участия КГБ), предложила вариант с трудоустройством в Москве в засекреченное «Пуско-наладочное управление, специализированное», пояснив, что там работает её брат. Для работы в таком учреждении требовалась процедура по установлению допуска к работе по 1-ой форме, которая давала возможность посещать особо секретные объекты, одним из которых был и Мавзолей, где к моменту зачисления моего заканчивалась установка и отладка импортного дорогущего оборудования для системы поддержания оптимального режима в саркофаге вождя революции. По иронии судьбы «Управление» находилось почти напротив нового здания ТАСС, сразу же за театром Маяковского. Приняли меня инженером самой низшей, третьей, категории, поскольку перерыв по первой специальности составлял 14 лет, и мне предстояло заработать более высокую квалификацию, что вскоре и случится, после спец-командировки в Байконур…
Дополнение:
Подражание Лермонтову
Прощай, немытое агентство,
Собранье грязных свинских рыл,
И генеральные «степенства», *
И сионист РЦ, дебил. **
Быть может, вне твоих заборов
И спеси «рупорской» твоей ***
Укроюсь от собачьей своры
Притворно-ангельских «лядей».
* СтепЕнство — почтительное обращение к купцам
в дореволюционной России (в соединении с место-
имениями «ваше», «его», «их»). Здесь: иронично-
насмешливое указание на организацию, этакий
«лабаз», под названием ТАСС.
** РЦ — аббревиатура Радиоцентра
*** «Начальник мой рождён был хватом (в том смысле,
что был на руку нечист») — смотри мой
«Монолог у памятника В. Маяковскому»); чуть
ли не на каждом собрании он просто обожал
именовать ТАСС «официальным рупором советского
правительства».
Примечание: вышеприведённые восемь строк, видимо, и следует считать побудительным мотивом для автора попробовать себя в дальнейшем на ниве стихотворчества.
Анатолий Бешенцев
Оставить комментарий